Научные труды
Бюллетень Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов, N18, 1998
Истекшие два месяца выявили ряд важных с точки зрения этнополитики моментов в развитии постсоветских государств. Они связаны с достаточно явной дискредитацией идеологии и политической практики этнического национализма (этнонационализма), который был одной из основных доктринальных и мобилизующих основ общественных и геополитических преобразований последнего десятилетия в пространстве бывшего СССР. Будучи упрощенной и по своей политической, и по эмоциональной сути программой, этнонационализм легко объединяет слабо модернизированные массы вокруг идеи построения государственности на основе какой-то одной этнической общности. В советские времена их называли социалистическими нациями и народностям или коренными нациями, а сейчас утверждается, казалось бы, более нейтральный, но все равно нагруженный политическим смыслом термин-"титульные нации", который в свое время предлагался нами не более чем для обозначения общностей, от которых образуется название государства или территориальной автономии. При всей внешней привлекательности риторики этнонационального самоопределения, за ней скрывается примитивная и даже порою низменная цель: сделать ресурсы государства, его политические и культурные институты исключительной собственностью представителей одной из этнических общностей, проживающих в пределах государственного образования. Эта установка сыграла главенствующую роль в процессе распада СССР и образования новых государств, хотя понимание ее ограниченности и нереализуемости было очевидно изначально.
Этнонациональный параметр независимости требовался для дополнительного и даже основного обоснования права на выход из состава СССР, хотя сам его распад произошел и был принят международным сообществом по причине глубокого раскола правящих советских элит (как в Центре, так и по линии центр-периферия) и их верхушечного согласия на упразднение государства. Лозунг национального освобождения или самоопределения не признается международным правом и национальными законодательствами как достаточный аргумент в пользу упразднения государства или его расчленения. Это право предоставляется территориальным сообществам, да и то с большими ограничениями, и прежде всего-с согласия всего населения государства. Собственно говоря, именно через волеизъявление всего населения принимались декларации о независимости и образовывались высшие органы власти новых постсоветских государств. Однако принцип государствостроительства на основе многоэтничных гражданских наций как единственный вариант утверждения стабильности и демократии подмяли под себя сторонники этнократического режима, позаимствовав из старого советского багажа понимание нации как высшего типа этноса. Бывшие советские меньшинства (союзно-республиканские нации) почти повсеместно узурпировали власть и доступ к ресурсам, поставив в приниженное и даже нетерпимое положение остальную часть населения, которое также голосовало за независимость и является таким же полноправным собственником новых государств.
Это оказалось возможным по трем причинам. Во-первых, сами "нетитульные" жители новых государств восприняли такую ситуацию как некую норму в силу длительной советской пропаганды и слабого понимания природы современной демократии и государственности. Во-вторых, представители "титульных" групп населения оказались более многочисленными или, по крайней мере, лучше политически организованными, что позволило им навязать систему власти, построенной от имени одной этнической группы. В-третьих, внешнее международное сообщество поощряло постсоветский этнонационализм, ибо он был направлен на радикальное дистанцирование новых независимых государств и их "титульного" населения от России и прежде всего-от представителей "имперской нации"-русских, которые и в самих этих государствах, и во внешнем мире рассматривались как проводники возможной реставрации или, по меньшей мере, как мощное связующее звено с Россией. В итоге даже принцип нулевого гражданства, т.е. предоставления права на гражданство по месту проживания во вновь образованных странах, не стал гарантией от нарушения прав "нетитульного" населения, которое выразилось в их устранении от управления государством, в попытках провести культурную "дерусификацию" русскоязычного населения и даже в насильственных действиях по устранению имеющихся территориальных автономий для бывших советских "двойных меньшинств". Последние, в свою очередь, ответили на шовинизм правящих групп разными вариантами местного сепаратизма, что и привело к наиболее кровавым конфликтам в Карабахе, Приднестровье, Южной Осетии и Абхазии.
В ряде случаев либерализация общественной жизни предоставляла нетитульному населению более чем реальные возможности обеспечить и даже расширить свои права в рамках новых государств средствами политической борьбы и переговоров по улучшению системы правления, в том числе и через систему укрепления автономного статуса для меньшинств или федерализацию государственного устройства, а также путем утверждения гражданского равноправия. Однако оружие, попавшее из арсеналов советской армии в руки новых лидеров и гражданских группировок (их иногда называли "национальными движениями"), ослабление институтов власти и общественного порядка в условиях крупных геополитических трансформаций, а также слабая ответственность политиков из числа интеллигентов-неофитов за судьбы и жизни людей породили искушение добиваться своей цели силой оружия и войны.
Огромную роль в конфликтах сепаратистского характера сыграла безответственная политика иностранных государств и этнических диаспор. Так, например, идеологическое обоснование сецессии для Карабаха разрабатывалось и обеспечивалось не только карабахскими этнографами-армянами, но и гуманитариями из Армянской Академии наук, Матенадарана, а также армянскими учеными, писателями, поэтами и журналистами, постоянно проживающими в Москве или в Лос-Анджелесе. Последних не оказались ни среди беженцев, ни среди убитых на полях боевых действий. Как обычно, за политический лозунг расплачивались другие. Но сама этническая идея и понесенные ради нее жертвы уже стали частью массового сознания и обрели свою собственную логику жизни. Политики, начавшие конфликт и, возможно, осознавшие его губительность и нереализуемость поставленной цели, уже не распоряжаются обществом, отравленным этнонационализмом, пережившим травму войны и насильственных переселений. Здесь нужна смена лидеров, а возможно, и смена поколений. В этой связи уход Левона Тер-Петросяна с поста президента Армении был закономерным итогом судьбы политика, павшего жертвой сил и эмоций, которые он сам же создавал и вызывал к жизни. Карабах породил Тер-Петросяна, он же и похоронил его как политика.
К такой же жертве придется готовиться и новому президенту, если не остынут от эйфории военных побед многие жители Армении и Карабаха и если не откажутся от своей манипулирующей роли безбедно проживающие в США и в России армяне, желающие послужить, как им кажется, "восстановлению исторической справедливости" для армянского народа. Отыгрывать ситуацию назад от национализма не менее сложно, чем созывать стотысячные митинги на Театральной площади под лозунгом "Арцах-наш!" Когда-то Левон Тер-Петросян сказал, что если "народ избрал путь национального освобождения, то его ничто на этом пути не остановит". С научной точки зрения эта фраза, хотя и сказанная ученым-гуманитарием, ровным счетом ничего не стоит, тем более-применительно к армянскому меньшинству, проживающему в Нагорном Карабахе. Карабахский конфликт был и остается примером попытки осуществить силовым путем сецессию, т.е. выход части территории из существующего государства с целью создать новое государство или присоединиться к другому государству (последний вариант иногда называют ирредентизмом). Почти всегда это делается от имени этнического меньшинства, которое не устраивает существующий статус, даже если он оформлен в виде высокого уровня территориальной автономии, как это имело место с Карабахом, Абхазией и Чечней.
Основой для вооруженной сецессии являются реальные или воображаемые недовольство и угрозы, переживаемые представителями той или иной этнической общности. Обычно это приниженный социальный статус, ущемление политических и культурных прав представителей меньшинства; иногда это может быть угроза физического насилия.
Трудность отказа от этнонационализма, несмотря на опасность, которую он представляет для новых государств, была продемонстрирована и последними событиями в Латвии. Лишение почти трети населения государства и большинства жителей его столицы права на гражданство было беспрецедентным актом в современной истории. Это оказалось возможным только по причине полной дезориентации "некоренного" населения страны и его политической неорганизованности, а также благодаря фактической поддержке такой позиции Латвии и Эстонии со стороны западного сообщества, особенно стран Северной Европы, где стремление вывести страны Балтии из сферы влияния России было сильнее любых установок о защите прав человека.
Отказ этнических латышей и эстонцев предоставить русскоязычному населению гражданские права был продиктован наивной и корыстной целью исправить демографический баланс в пользу титульных этнонаций и сделать их единственными распорядителями материальных благ, включая освобождаемое жилье (самый примитивный синдром, наблюдавшийся во всех других постсоветских странах, а также в Чечне). Этнонационализм латышей и эстонцев настолько глубоко укоренился в новой государственности и массовом менталитете, что в нынешних условиях даже постановка вполне разумных вопросов о возврате к принципу нулевого гражданства и к провозглашению официального двуязычия кажется невероятной. Об этом уже даже не помышляют ни само русскоязычное население, ни его защитники в России. А между тем, это, возможно, единственный путь обеспечения внутренней стабильности и демократического порядка в Латвии и Эстонии.
Национальные культуры этих двух стран достаточно сильны, и им не угрожает присутствие русского языка и культуры, которые являются родными для огромной части населения этих государств. Учитывая мировой статус русского языка и наличие в соседней России основного массива носителей русской культуры, ассимиляция этой части жителей эстонской и латышской культурами представляется достаточно эфемерной. В лучшем случае можно стремиться к более широкому распространению двуязычия в этих странах, возможность чего уже успешно демонстрирует более молодое поколение. Других вариантов развития, кроме многокультурности и формирования мультиэтничных наций, у стран Балтии быть не может.
Косвенное и прямое насилие ничего не дадут, ибо частные стратегии граждан сильнее установок балтийских политиков и ученых, мечтающих создать однообщинные государства. Если безнадежность доктрины узкого национализма не будет осознана и не будут осуществлены шаги назад от этнонационализма, внутренний конфликт в Латвии и Эстонии фактически неизбежен. Он обретет более резкие формы, когда местные неграждане и граждане с приниженным по причине своего этнического происхождения статусом смогут политически организоваться и через мирные процедуры формулировать свои требования и добиваться их исполнения.
К зданию рижской мэрии или латвийского парламента может придти не сотня пенсионеров, а половина жителей столицы. Тогда не хватит ни отрядов полиции, ни местных национал-радикалов, чтобы совладать с этой силой. Это просто вопрос времени и политической мобилизации. Не следует исключать и более опасные варианты межэтнического противостояния, когда вооруженные молодежные группировки или неосторожные полицейские могут спровоцировать ответные силовые акции со стороны русскоязычных, даже если по местным законам им запрещено иметь во владении оружие. Нельзя забывать, что уровень правосознания и гражданской ответственности жителей Балтии остается низким: приличным он выглядит только по сравнению с другими регионами бывшего СССР. Кичливость "европейскостью" на самом деле скрывает весь комплекс поведенческих норм, унаследованных от советского времени и далекого от демократии межвоенного периода независимости. К этому прибавляется культивируемая психология реванша за травму, нанесенную сталинскими репрессиями, эгоцентристский менталитет типичных представителей бывших советских меньшинств и ограниченный взгляд на то, что есть современная демократия и для чего люди создают государство.
Как бы ни была высока цена, заплаченная за Карабахский проект, и как бы ни были велики эмоции и вера, вложенные в латвийские и эстонские конституции и законы, их изначально нереализуемая природа становится все более очевидной. Если время открытого признания этого еще не пришло (что требует радикальной смены политиков и настойчивого просвещения населения), то бесполезные дебаты, торги и политическое давление будут продолжаться еще долго. Если удастся избежать рецидивов войны или возникновения насилия там, где его не было до сих пор, постсоветские государства рано или поздно изживут болезнь этнонационализма и смогут создать мирные демократические сообщества.